Основано на реальных фактах

Удар колокола привел всех в оцепенение. Люди замерли и повернули головы в сторону стоявшей на холме церкви. Тем временем колокол ударил во второй раз, потом в третий, в четвертый и, наконец, забил размеренным боем. За низким басом главного колокола зазвенели голоса колокольцев поменьше.

- Едут, едууууут! – закричали в народе.

Крик недолго разливался одинокими голосами и уже через секунду перерос в общий гул. И напрасно урядный офицер обещал засечь всех насмерть, люд не унимался.

58-летний граф Захарий Григорьевич Чернышев, первый генерал-губернатор Беларусского губернаторства был совершенно спокоен. Он стоял в проеме огромной парадной арки и, сложив руки за спиной, всматривался вдаль. В другое время он заметил бы приближающийся кортеж и без наблюдателя на колокольне, просто по поднимающейся над дорогой пыли. Но на этот раз он сам распорядился, чтобы подъезд к городу был еще за десять верст полит водой, дабы пыль прибилась к земле.

Народ волновался рано, граф прекрасно понимал, раз приближающуюся колонну только увидели с колокольни, стало быть до ее прибытия оставалось еще с четверть часа. К приему все было готово. Свежевыстроенная арка отличалась от знаменитой арки в Санкт-Петербурге, что позади Калинкина моста, разве только тем, что были сделаны не из мрамора, а из дерева, впрочем, за обилием украшений материал был практически незаметен. Группы наряженных крестьян, из лучших певчих губернии, стояли на мостках и кричали громче всех.

Четырьмя отдельными группками, не смешиваясь друг с другом, стояли дворяне, купцы, мещане и духовенство. Там люди были деловито сосредоточены, ничего не кричали и лишь изредка заглядывали в какие-то бумажки. Что в них было написано графа не интересовало. Узнав о приезде императрицы, он строго-настрого запретил подававать Екатерине какие-нибудь жалобы или прошения, и сейчас не сомневался, что никто не рискнет нарушить это его распоряжение. Да и особой причины к тому не было: особ, сильно недовольных его руководством, замечено не было. Нет, были конечно недовольные, но не до такой степени, чтобы царице челобитную писать.

С другой стороны, еще за полгода до поездки по губерниям были высланы анкеты из 16 пунктов. Местным властям предлагалось ответить на вопросы о численности населения, о созданных учреждениях, о комплектовании штатов. Спрашивалось, все ли дела решались без волокиты, имеются ли недоимки, увеличились ли оброчные доходы и так далее. Зная нрав царицы нельзя было поручиться за то, что она не начнет спрашивать о делах у присутствующих. На это и служили шпаргалки.

На горизонте наконец показалось нечто, напоминающее кортеж. Пока это было лишь неясное пятно, но постепенно оно обретало все более четкие контуры, а слух доносил до встречавших топот сотен впряженных в кареты и повозки коней.

Захар Григорьевич, «горячая голова», как его называла когда-то 16-летняя невеста наследника престола, еще даже не Екатерина, а принцесса Ангельт-Цербская Софья-Августа-Фредерика, не видел свою первую любовь уже пять лет, с тех пор, как Екатерина гостила в его ярополоцком поместье.

Конечно, за это время она не могла сильно измениться. Екатерина уже не была той озорной девчонкой, какой он ее увидел в далеком 1744 году. Тогда между ними проскочила не просто искра, настоящая молния. Тайные свидания, робкие взгляды и полунамеки, записки через самых доверенных слуг, все это продолжалось почти год. Записочки были написаны ровным почерком по-французски и неизменно источали наитончайший аромат хороших немецких духов. Некоторые Захар заучивал наизусть. Помнил он их по сию пору и часто про себя повторял.

«Какой день для меня завтрашний! Окажется ли он таким, каким я желала бы? Нет, никогда тебя не будут любить так, как я люблю. В беспокойстве беру книгу и хочу читать: на каждой строке ты меня прерываешь; бросаю книгу, ложусь на диван, хочу уснуть, да разве это возможно? Пролежавши два часа, не сомкнула глаз; наконец, немного успокоилась потому, что пишу тебе. Хочется снять повязку с руки, чтоб снова пустить себе кровь, может быть это развлечет меня».

Юный Петр тогда смотрел на увлечение своей обручной достаточно спокойно и даже с плохо прикрытым довольством. Такое поведение развязывало ему самому руки и он почти в открытую флиртовал со своей фавориткой, фрейлиной своей матушки Елизаветы.

Но родители наследников не могли оставить факт страсти без внимания. И, для спасения предстоящего брака, когда страсть между принцессой и молодым графом перешла через некоторый предел, его выслали на службу по дипломатической линии во Франкфурт, откуда он через несколько месяцев сбежал к своей возлюбленной. После чего строптивого юношу сослали в армию.

Впрочем, Елизавета зря волновалась, и молодой граф даже тогда это прекрасно понимал. Для Екатерины российский престол был значительно важней, чем страсть любви. А сила воли у нее была такой мощной, что Егор прекрасно видел: максимум на что он может надеяться – это тайные редкие встречи.

Экспедиция была значительной: 16 карет разной величины и пышности, верховые егеря, грузовые повозки с пышно одетыми возчиками, все это на полных парах летело навстречу губернской делегации. Лишь за сотню саженей кучера и верховые начали осаживать лошадей и замедлять ход.

Но даже в такой большой процессии не узнать главную карету было сложно. Она резко выделялась среди прочего транспорта прежде всего своими размерами. Карета была поистине огромна и величиной превосходила дилижансы, какие Захар Григорьевич видывал в Берлине. В три раза длиннее прочих, в полтора раза шире, карета стояла на восьми осях. Высокая посадка выдавала хорошее рессорное снаряжение. Запряжено в карету было никак не меньше трех десятков первоклассных лошадей, управляли которыми кроме кучера еще несколько верховых. И, наконец, саму карету венчала установленная на крыше золотая корона.

Карета еще не успела остановиться, а к ней уже подбежали несколько разодетых лакеев. Один споро разложил небольшую раскладную лесенку, другой живо покрыл ее красным узким ковром и размотал его дальше, метров на пять по земле, третий встал сбоку и, взявшись за ручку, ожидал какого-то условного знака.

Губернатор подошел вплотную к ковру, но наступать на него не стал. Сзади ординарец держал на большом золотом подносе огромный витой символический ключ от города.

Наконец, после некоторого ожидания, стоящий пред дверью слуга видимо услышал ожидаемый знак и распахнул дверцу. Карета зашевелилась и на лесенку спиной вперед вышел высокий, статный мужчина.

Захару Григорьевичу стоило многих трудов для того, чтобы сохранить спокойствие. Своего злейшего врага он легко узнавал и со спины, тем более, что вряд ли кто-то другой, кроме светлейшего князя Григория Алексеевича Потемкина, мог сподобиться чести ехать в одной карете с императрицей и ее фрейлинами. Не поворачиваясь, князь спустился на две ступеньки и остановился. А в проеме двери появилась та, ради которой было устроено все действо.

Чуть пригнувшись, но не склоняя головы, Екатерина вышла на маленькую площадочку у начала лесенки. И тут же за аркой грянул залп из десяти пушек. Спустя секунду ему ответил второй залп, только на этот раз пушки отстояли от места встречи уже на версту. Завершилась эта пушечная перекличка канонадой уже непосредственно в городе, продолжавшейся с минуту. Императрицу громкость звуков не напугала, она привыкла к подобным встречам. Екатерина стояла и приветственно улыбалась. На Захара она не смотрела, разве что краем глаза. Но и он стоял низко склонив голову.

Тем временем Потемкин протянул своей императрице руку и помог спуститься на землю. Не любившая всяческие протоколы она просто подошла к графу и погладила его по напудренному парику:

- Ну, здравствуй, Захар, как поживаешь тут без нас?

В ее речи до сих пор чувствовался легчайший немецкий акцент. Захар поднял голову:

- Без вас, матушка, плохо. Без вас и жизни нам, грешным, нет. Токмо вашим и Божьим милостивым попечениями и спасаемся. Всяку минуту ждем, когда ваше императорское величество соизволит посетить нашу бедную юдоль.

Императрица улыбнулась и ласково потрепала графа по щеке.

- Льстец. Как был, так и остался. Спасибо, милый, - кивнула она ординарцу, нетерпеливо топтавшемуся в шаге, - снеси это в карету.

- Милейший Захар Григорьевич, как же я рад вас видеть! – светлейший князь обнял Чернышева и троекратно его облобызал. Захар старательно себя сдерживал, а Потемкин явно наслаждался ситуацией.

- Ну, Захар, показывай свои владения. Дороги твои мне уже понравились. Как сады цветут. А как народ у тебя живет?

Захар отвечал цветистыми и расплывчатыми фразами, складывать которые научился еще в пору далекой юности. Господь не дал ему полководческого таланта, зато наградил талантом административным, поэтому отчитываться пред вышестоящими особами он умел. Недаром при дворе его за глаза величали «военным министром» и «комнатным генералом».

Царица слушала его вполовину слуха. Она сошла с ковровой дорожки и, в нарушение предполагавшегося сценария, пошла не в сторону группки встречавших дворян, а в сторону распаханного грядами поля, уже покрывшегося молодой зеленью.

- Что, Захар, картофель сажаешь? И хорошо идет?

- Сажаю, матушка. Только вот не сказать, что идет очень хорошо. Растет хорошо, урожай хороший дает, только вот люд местный его не любит. Боится.

- Боится? Чего ж он боится?

- Говорят, что отрава, что люди от него аки мухи мрут. «Чертовым яблоком» называют, «латинянским плодом».

- Так что, кто-то потравился?

- Было дело, матушка. Кто по глупости своей с паслены с кутов поели, потом животами мучились.

Царица улыбнулась:

- Ну так, известное дело, что паслены есть нельзя. Нечто им не объясняли?

- Объясняли, матушка царица, но ведь даже среди самого доброго стада всегда паршивая овца отыщется, которая не в объяснении, а вопреки ему пойдет. Ведь и Еве Господь наш Бог говорил не вкушать с Древа познания Добра и Зла, что смертью умрет, ан же вкусила и всех нас, детей своих, грехом и смертию наградила. Но потихонечку приучаем народ.

- Это правильно, Захар, это дело важной. Государственное. Картофель урожай в наших землях хороший дает и для сытости его немного следует. Так мы на одной территории больше людей можем прокормить. А это значит – голодных ртов меньше, значит люди счастливые, а для меня нет радости большей, когда у меня подданные счастливы. Но что же тут едят больше?

- Топинамбур, матушка, «земляную грушу». У литвян она очень популярна, они зовут ее «бульбе».

- Смотрика ж ты, «земляная груша» против «чертова яблока». «Бульбе» твои крестьяне любят? Стало быть они «бульбаши»?

- Стало быть так, матушка царица.

- И что ж она, сладкая, эта твоя «земляная груша»?

- Так себе, - вмешался в разговор светлейший князь. – На вкус – что твоя кочерыжка или артишоки. Но некоторым очень нравится. Да и для здоровья, говорят полезна, кровь разгоняет. У меня повар его великолепно приготовляет. Такой салат делает, лимончик туда положит, помидор, базилику, сыру козьего. И обязательно теплым подает, почти горячим.

- Горячим? Интересно, горячий салат... Князь, вы так вкусно рассказываете, мне уж сразу есть захотелось.

- Так извольте, государыня - встрепенулся губернатор, - в городе вас великий пир ждет.

- Так, Егор, до города еще доехать надо, да и не хочу я в городе. Можешь ты мне здесь этот твой топинамбур сделать?

Граф побагровел, идти на поводу соперника, когда-то ловкими интригами изгнавшего его не только из сердца императрицы, но и из столицы, и заменившего его в кресле президента Военной коллегии, ему не хотелось. Собрав всю свою волю и даже смелость он отрапортовал.

- Из топинамбура никак нельзя, Ваше Императорское Величество, я его запретил в округе сажать. Даба картофелю протежировать.

Но императрица не рассердилась такому ослушанию, а даже обрадовалась.

- Стало быть, насильно картофелем кормишь? Мудро. Надеюсь, вкусно кормишь?

- Вкусно, матушка, люди довольны.

- Это мы проверим. Захар, я желаю отполдничать тут, в поле. Поэтому я пока с людьми поговорю, а ты распорядись, чтобы мне что-то сделали, что твои «бульбаши» едят. Я проверю, хорошо ли ты стратегически для нас важный овощ предлагаешь.

С этими словами императрица в сопровождении князя и двух рослых гренадеров направилась к смиренно ожидавшим ее группам. Хор на подмостках грянул величальную, а граф поторопился выполнить данное поручение.

К счастью, небольшую походную кухню, с которой питались строители арки, не разобрали.

- Не извольте беспокоиться, - успокоил его кашевар. – И часа не пройдет, а такие комы сделаем, матушка государыня откушать изволят и довольны будут. Лучше, чем у царской столовой будет. Они сейчас голодны, а тут воздушок свежий, самый аппетит приходит. У меня все всегда довольны бывают, вот увидите.

-Смотри, порадуешь императрицу – десть рублей получишь. Не понравится государыне – с живого кожу сдеру, не пожалею, детей насмерть засеку.

- Понравится, Ваше Сиятельство, непременно понравится. Дайте часу на паренье.

Работа вокруг кухни закипела. Кашевар достал из своих сум диковинные кухонные инструменты, запасенный, на особый случай. Мысленно он хвалил свою мудрость, заставившую его прихватить с собой на выезд главный инструмент и приправы, какие вряд ли могли пригодиться. Звали-то кормить челядь. С другой стороны, встречали императрицу. Такое бывает раз в жизни, мало ли что могло случиться. И оно случилось.

Десять рублей – огромная сумма, ее и в полгода не заработаешь, две коровы можно купить. А тут – за один раз. Правда и риск велик: а как не понравится, что тогда? Должно понравится.

Он усадил трех подручных тереть картофель на металлической терке, какую купил на ярмарке с месяц назад за большие деньги, сам же занялся приготовлением грибного фарша, благо запас отваренных грибов оставался еще от общего обеда. Один поваренок был отряжен подготовить для тушения подходящую посуду, какую следовало натереть коровьим маслом и разогреть в печи, второму поручено было заняться яйцами и сметаной, которую надо было аккуратно подогреть.

Захар Григорьевич некоторое время наблюдал за организованной суетой кухни, опять встречаться с Потемкиным ему не хотелось. С другой стороны, оставлять без внимания царственную гостью было нельзя. И пробыв вблизи кухни минут десять, граф вернулся к арке. Где произносились речи и вручались подарки.

Теперь все шло заведенным порядком. Императрица восседала на высоком кресле и выслушивала торжественные величания. Наиболее понравившимся и удачливым она допускала поцеловать ручку. А вот к духовенству подошла сама смиренно сложила ручки и попросила благословения у викария. Получив просимое, она осведомилась, почему не приехал сам епископ:

- Сильно занемог, матушка, ноги не держат и жар. Все рвался с постели к вам, да братия не пустила.

- Передайте Его преосвященству, правильно, что не приехал. Здоровье его нам тут нужно. Посему, пусть выздоравливает, я буду за его здравие молиться. А как если полегчает, так может и приехать, я тут несколько дней пробуду. С этими словами она хотела было вернуться в кресло, к которому уже подошло купечество, но тут заметила вернувшегося графа.

- Господа, оставьте нас, - обратилась она к сопровождавшим, указывая на графа веером, - у нас будет государственный разговор. Милый друг, - это уже говорилось Потемкину, не прореагировавшему на первую просьбу, - будь так добр, займись подарками.

- Ну что, горячая головушка, тоскуешь? – словно и не прошло 35 лет тихо сказала принцесса Ангельт-Цербская.

- Тоскую, Катюша, - наедине Егор мог называть ее так, бережно и ласково. – Свет без тебя не свет, а все ночь сплошная. Темень. Я вот тут ожидаючи все записки твои вспоминал.

Услышав про записки императрица нахмурилась.

- Так ты их хранишь?

- Конечно, Катенька. Но ты не волнуйся, я же скорее себя жизни лишу, чем кому дозволю их увидеть. Они у меня в самом надежном месте спрятаны. Вот тут, в сердце.

Граф прижал руку к левой стороне груди. Это можно было делать, даже наблюдавшие за встречей со стороны могли лишь увидеть, как губернатор недавно присоединенной Беларуси и выражает императрице свою преданность.

- Я их наизусть помню... «Первый день, как будто ждала вас, так вы приучили меня видеть вас; на другой находилась в задумчивости и избегала общества; на третий смертельно скучала; на четвертый аппетит и сон покинули меня; все мне стало противно: народ и прочее... на пятый полились слезы... Надо ли после того называть вещи по имени? Ну вот: я вас ...»

Захар замолчал, глядя своей давней возлюбленной прямо в глаза.

- Ты хочешь, чтобы я продолжила? Чтобы я сказала то же одно слово, что и тогда? Захарушка, горячая головушка, я не могу. Тогда я была другая, юная, горячая, сейчас все иначе. Изволь, я люблю тебя, но люблю по-другому, как друга, мудрого советника. Ты молодец. Беларусь поднял, я вижу, и доношения на тебя хорошие поступают. Вот подожди годика два, заберу тебя поближе, в Москву. Будешь у меня ее первым генерал-губернатором. А то там нормальных мужиков и не осталось, одни зас***цы (Императрица любила при своих употребить резкое слово, это было как знак особого доверия). А пока – потерпи немного. И с князем не ругайся, он тебя любит, всегда про тебя самое хорошее только говорит. А ты на него обиду держишь. Глупый, это ж не он меня выбрал, а я его, значит и обижаться на меня надо. А на меня обижаться нельзя, я – монаршая особа.

Екатерина улыбнулась и опять погладила Егора по парику. После этого она вернулась в кресло, и церемония встречи продолжилась.

Глава делегации мещан как раз излагал царице, какие нововведения удалось внедрить в градоустройстве, когда губернатор в сопровождении слуги, вновь подошел к креслу.

- Ваше Императорское высочество, извольте откушать, как пожелали.

Слуга сдернул с подноса на левой руке салфетку и поднес к груди дымящиеся румяные комочки, уложенные на листки молодой капусты.

- Можно руками? – сейчас Екатерина, которой уже было за 50, выглядела маленькой наивной девочкой.

Почтительное молчание было ответом. Императрица осторожно взяла комочек и надкусила его, затем откусила еще, и наконец отправила в рот последний оставшийся кусочек, сумев не проронить при этом на поднос ни крошки. Комочек она запила тут же поднесенным бокалом красного вина.

- Вкусно, - выдала она наконец оценку блюду. – Как сие называется?

Захар понятия не имел, как это называется, но быстро нашелся:

- Комы, матушка, комы с грибами. А-Ля Могилев.

- Да, таким можно заставить картофель любить. Пригласи милый друг повара, я его лично хочу поблагодарить.

Повар в новом фартуке был представлен пред лицо государыни менее чем через минуту. Он был бледен и старательно прикрывал рукой небольшое жирное пятнышко.

- Спасибо, милый, порадовал ты свою императрицу. Расскажешь рецепт нашему повару. Выдайте ему из моих денег пять рублей.

Вскоре все начали усаживаться по каретам и экипажам, готовясь ехать дальше, в город. Императрица уже исчезла в карете, когда к Егору подошел Светлейший.

- Егор Григорьевич, милейший, у меня к вам просьба. Правительство наградило вашего епископа медалью, а он, видишь, заболел и не приехал. Сделайте услугу, передайте ему.

Князь протянул губернатору небольшую, покрытую бархатом коробку. И Егор не выдержал. Он резко одернул руку, убрав ее за спину, будто князь хотел ее отрубить:

- Извините Князь, вы забылись. У вас на такие дела есть адъютанты, а я уж стар для рассылок.

С этими словами он запрыгнул на коня, подведенного денщиком и поскакал прочь.

- Стар, - усмехнулся князь. – Ну, в этом ты прав. Но салат из «земляной груши» ты мне сделаешь.


***

В феврале 1782 года Чернышёв получил назначение первым после реформы главнокомандующим (губернатором) Москвы. В 7 утра 4 октября 1782 залпы на Красной площади возвестили начало торжеств по поводу «открытия Московской губернии». Чернышёв произнёс речь перед «лучшими людьми города» в Грановитой палате, после чего на литургии в Успенском соборе был объявлен манифест о создании губернии.

Всего за два года он "выправил" городские улицы первопрестольной, отремонтировал стены Китая-города, достроил присутственные места и караульни у Варварских, Ильинских и Никольских ворот, расчистил от грязи рынки, нарастил водопроводную сеть. Только при нём началось обустройство в Москве первых бульваров на месте стен Белого города (указ о создании которых был подписан ещё в 1775 году, сейчас это Бульварное кольцо столицы). Екатерина благосклонно принимала отчёты губернатора, удостоив Чернышёва ордена св. Владимира в самый день его учреждения.

Фельдмаршал Чернышёв скончался 29 августа 1784 года. Отпросившись на месяц для поездки в свои белорусские деревни, при возвратном пути он простудился и, как писал об этом Граф А. А. Безбородко, «после недолгой болезни ко всеобщему сожалению умер». Простой московский народ, если верить старожилам, ещё долго вспоминал Чернышёва добрым словом: «Хотя бы он, наш батюшка, два годочка ещё пожил; мы бы Москву-то всю такову-то видели, как он отстроил наши торговые лавки».

Дворец Чернышёва на Тверской был выкуплен казной и стал местом пребывания последующих московских градоначальников.

Валерий ЧУМАКОВ

Фото: wikipedia.org

© "Союзное государство", № 7, 2014

Дочитали до конца? Было интересно? Поддержите канал, подпишитесь и поставьте лайк!